Неточные совпадения
Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть умел;
Кто странным
снам не предавался,
Кто черни светской не чуждался,
Кто в двадцать лет был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и других долгов,
Кто славы, денег и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили целый век:
N. N.
прекрасный человек.
Сон и спокойствие объемлют море и небо, как идеал отрадной,
прекрасной, немучительной смерти, какою хотелось бы успокоиться измученному страстями и невзгодами человеку.
Под покровом черной, но
прекрасной, успокоительной ночи, как под шатром, хорошо было и спать мертвым
сном уставшему матросу, и разговаривать за чайным столом офицерам.
— Вышивали мы гладью, золотом, напрестольники, воздухи, архиерейские облачения… травками, цветами, крестиками. Зимой сидишь, бывало, у окна, — окошки маленькие, с решетками, — свету немного, маслицем пахнет, ладаном, кипарисом, разговаривать нельзя было: матушка была строгая. Кто-нибудь от скуки затянет великопостный ирмос… «Вонми небо и возглаголю и воспою…» Хорошо пели, прекрасно, и такая тихая жизнь, и запах такой
прекрасный, снежок за окном, ну вот точно во
сне…
И весь мир был светел и чист, а посреди его — милые, знакомые улицы Москвы блистали тем
прекрасным сиянием, какое можно видеть только во
сне.
Сильное, но приятное утомление внезапно овладело им. Он едва успел раздеться — так ему хотелось спать. И последним живым впечатлением перед
сном был легкий, сладостный запах, шедший от подушки — запах волос Шурочки, ее духов и
прекрасного молодого тела.
Теперь Ромашов один. Плавно и упруго, едва касаясь ногами земли, приближается он к заветной черте. Голова его дерзко закинута назад и гордым вызовом обращена влево. Во всем теле у него такое ощущение легкости и свободы, точно он получил неожиданную способность летать. И, сознавая себя предметом общего восхищения,
прекрасным центром всего мира, он говорит сам себе в каком-то радужном, восторженном
сне...
Весны пора
прекрасная минула,
Исчез навек волшебный миг любви,
Она в груди могильным
сном уснула
И пламенем не пробежит в крови!
На алтаре ее осиротелом
Давно другой кумир воздвигнул я,
Молюсь ему… но…
Но вернее всего, что навсегда нынешний бал останется для тебя, как
прекрасный и э-неповторимый
сон.
Потом приснилась Людмиле великолепная палата с низкими, грузными сводами, — и толпились в ней нагие, сильные,
прекрасные отроки, — а краше всех был Саша. Она сидела высоко, и нагие отроки перед нею поочередно бичевали друг друга. И когда положили на пол Сашу, головою к Людмиле, и бичевали его, а он звонко смеялся и плакал, — она хохотала, как иногда хохочут во
сне, когда вдруг усиленно забьется сердце, — смеются долго, неудержимо, смехом сомозабвения и смерти…
Всю ночь Людмиле снились такие знойные, африканские
сны! То грезилось ей, что лежит она в душно-натопленной горнице и одеяло сползает с нее, и обнажает ее горячее тело, — и вот чешуйчатый, кольчатый змей вполз в ее опочивальню и поднимается, ползет по дереву, по ветвям ее нагих,
прекрасных ног…
Разве ты не можешь, — продолжал он, обращаясь к Фалалею, — разве ты не можешь видеть во
сне что-нибудь изящное, нежное, облагороженное, какую-нибудь сцену из хорошего общества, например, хоть господ, играющих в карты, или дам, прогуливающихся в
прекрасном саду?» Фалалей обещал непременно увидеть в следующую ночь господ или дам, гуляющих в
прекрасном саду.
В одно
прекрасное утро, после ночи, проведенной почти без
сна, Алексей Степаныч, несколько похудевший и побледневший, рано пришел к отцу, который сидел, по своему обыкновению, на своем крылечке.
Улегшись, я закрыл глаза, скоро опять открыв их. При этом моем состоянии
сон был
прекрасной, но наивной выдумкой. Я лежал так долго, еще раз обдумывая события вечера, а также объяснение с Гезом завтра утром, которое считал неизбежным. Я стал наконец надеяться, что, когда Гез очнется — если только он сможет очнуться, — я сумею заставить его искупить дикую выходку, в которой он едва ли не раскаивается уже теперь. Увы, я мало знал этого человека!
— Какое
прекрасное изобретение
сон, говорил Санхо Панчо! — сонным голосом бормотал Пепко, поворачиваясь лицом к стене.
Милославский, помолясь богу, разделся без помощи Алексея и прилег на мягкую перину; но
сон бежал от глаз его: впечатление, произведенное на Юрия появлением боярской дочери, не совсем еще изгладилось; мысль, что, может быть, он провел весь день под одною кровлею с своей
прекрасной незнакомкой, наполняла его душу каким-то грустным, неизъяснимым чувством.
Старику стало тяжело среди этих людей, они слишком внимательно смотрели за кусками хлеба, которые он совал кривою, темной лапой в свой беззубый рот; вскоре он понял, что лишний среди них; потемнела у него душа, сердце сжалось печалью, еще глубже легли морщины на коже, высушенной солнцем, и заныли кости незнакомою болью; целые дни, с утра до вечера, он сидел на камнях у двери хижины, старыми глазами глядя на светлое море, где растаяла его жизнь, на это синее, в блеске солнца, море,
прекрасное, как
сон.
Старухи — молятся: смотрят на эту троицу,
прекрасную, как
сон, и, зная, что Христос — столяр из улицы Пизакане, Иоанн — часовщик, а мадонна — просто Аннита Брагалья, золотошвейка, — старухи очень хорошо знают всё это и — молятся, шепчут увядшими губами хорошие слова благодарности мадонне за всё… за всё… и больше всего за то, что она есть…
Нисходит ночь на мир
прекрасный,
Кругом все дышит тишиной;
Любви и грусти полон страстной,
Пою один про край иной!
Весенних листьев трепетанье,
Во мраке веющие
сны,
Журчанье вод, цветов дыханье —
Все мне звучит как обещанье
Другой, неведомой весны!
У тебя над ночным ложем я повешу смарагд,
прекрасная моя: пусть он отгоняет от тебя дурные
сны, утешает биение сердца и отводит черные мысли.
Он даже придумал, что с ней говорить; он расскажет ей, что видел
сон, а именно: будто бы он живет в Москве, на такой-то улице, в таком-то доме, а против этого дома другой, большой желтый каменный дом; вот он смотрит на него; вдруг выходит девушка, чудная,
прекрасная девушка; ему очень хотелось к ней подойти, но он не решался и только каждый день все смотрел на эту девушку; потом вдруг не стал ее видеть.
Это было время молодости, веселости и счастья, время бесконечных надежд и сил неодолимых, и если это был
сон, так
сон прекрасный.
Сначала он все вспоминал о бегах, о своем англичанине, о Ваське, о Назаре и об Онегине и часто видел их во
сне, но с течением времени позабыл обо всем. Его от кого-то прятали, и все его молодое,
прекрасное тело томилось, тосковало и опускалось от бездействия. То и дело подъезжали новые, незнакомые люди и снова толклись вокруг Изумруда, щупали и теребили его и сердито бранились между собою.
Временами он мог позабыть всё, принявшись за кисть, и отрывался от нее не иначе, как от
прекрасного прерванного
сна.
Торопливо горят звёзды, чтобы до восхода солнца показать всю красоту свою; опьяняет, ласкает тебя любовь и
сон, и сквозь душу твою жарко проходит светлый луч надежды: где-то есть
прекрасный бог!
— Ах, Татьяна Ивановна! Не растравляйте раны! Это был
сон, и
сон прекрасный, но он миновался и сегодня не повторится.
Это были, кажется, самые
прекрасные сновидения в моей жизни, и я всегда сожалел, что с пробуждением Селиван опять делался для меня тем разбойником, против которого всякий добрый человек должен был принимать все меры предосторожности. Признаться, я и сам не хотел отстать от других, и хотя во
сне я вел с Селиваном самую теплую дружбу, но наяву я считал нелишним обеспечить себя от него даже издали.
Держать в объятиях молодое,
прекрасное тело, наслаждаться им, чувствовать всякий раз, пробудившись от
сна, ее теплоту и вспоминать, что она тут, она, моя Ариадна, — о, к этому не легко привыкнуть!
Она заснула сладко и крепко и видела радостные и страстные
сны. Многие
прекрасные юноши приходили к ней и осыпали ее такими пламенными поцелуями, каких, казалось, никто еще не ведал ни на земле, ни на небе. И снилось Мафальде, что сила ее нескончаема и что она может перецеловать всех юношей того города и многих других городов и всех их одарить пламенными ласками до утомления, до смерти.
Я вздрогнула, дико вскрикнула и метнулась из комнаты, забыв поблагодарить отца, не слушая слов Люды, кричавшей мне что-то… Мои мысли и душа были уже в конюшне, где стояли четыре казацкие лошади отца и, в том числе, он, мой Алмаз, свет очей моих, моя радость. Мне казалось, что я сплю и грежу во
сне, до того неожиданным и
прекрасным казалось мне мое счастье!
Жители «планеты Сириус», куда попал во
сне «Смешной человек» Достоевского, — люди «невинные и
прекрасные», — «зная столь много, не имеют нашей науки….
Уложив друг друга в постель, они еще долго толковали о
прекрасном будущем.
Сны снились им, когда они уснули, самые восхитительные. Спящие, они улыбались от счастья, — так хороши были
сны! Этими
снами судьба, по всей вероятности, заплатила им за те ужасы, которые они пережили на следующий день. Судьба не всегда скупа: иногда и она платит вперед.
— Да; но вы, впрочем, правы. Не верьте этому больше, чем всему остальному, а то вы в самом деле возмечтаете, что вы очень большой хищный зверь, тогда как вы даже не мышь. Я спала крепко и пресладко и видела во
сне прекрасного человека, который совсем не походил на вас.
«Гармония — вот жизнь; постижение
прекрасного душою и сердцем — вот что лучше всего на свете!» — повторял я его последние слова, с которыми он вышел из моей комнаты, — и с этим заснул, и спал, видя себя во
сне чуть не Апеллесом или Праксителем, перед которым все девы и юные жены стыдливо снимали покрывала, обнажая красы своего тела; они были обвиты плющом и гирляндами свежих цветов и держали кто на голове, кто на упругих плечах храмовые амфоры, чтобы под тяжестью их отчетливее обозначалися линии стройного стана — и все это затем, чтобы я, величайший художник, увенчанный миртом и розой, лучше бы мог передать полотну их чаровничью прелесть.
О юность! о юность благая! зачем твои
сны уходят вместе с тобою? Зачем не повторяются они, такие чистые и
прекрасные, вдохновляющие, как этот
сон, после которого я уже не мог уснуть в эту ночь, встал рано и, выйдя на коридор, увидал моего Лаптева. Он стоял и умывался перед глиняным умывальником и, кивнув мне головою, спросил...
Он сдернул одеяло. Как в горячем
сне, был в глазах розовый, душистый сумрак, и белые девические плечи, и колеблющийся батист рубашки, гладкий на выпуклостях. Кружило голову от сладкого ощущения власти и нарушаемой запретности, и от выпитого вина, и от женской наготы. Мать закутала Асю одеялом. Из соседней комнаты вышла, наскоро одетая, Майя. Обе девушки сидели на кушетке, испуганные и
прекрасные. Солдаты скидывали с их постелей белые простыни и тюфяки, полные тепла молодых тел, шарили в комодах и шкапах.
Среди ароматов и цветов — она,
прекрасная, хищная. И она моя. Буйно-грешный
сон любви и красоты, вечной борьбы и торжествующего покорения. Все время мы друг против друга, как насторожившиеся враги. Мне кажется, мы больше друг друга презираем и ненавидим, чем любим. Смешно представить себе, чтоб сесть с нею рядом, как с подругою, взять ее руку и легко говорить о том, что в душе. Я смотрю, — и победно-хищно горят глаза...
После обеда, за которым князь всячески старался выказать свое внимание новому учителю, приказывая подавать ему по несколько раз кушанья и наливать лучшее вино, он предложил ему
прекрасную сигару и обняв за талию, отправился с ним на террасу подышать, как он выразился, перед
сном воздухом.
Между тем в описываемый нами день на ее лице лежала печать тяжелой серьезной думы. Она полулежала в кресле, то открывая, то снова закрывая свои
прекрасные глаза. Картины прошлого неслись перед ней, годы ее детства и юности восстали перед ее духовным взором. Смутные дни, только что пережитые ею в Петербурге, напоминали ей вещий
сон ее матери — императрицы Екатерины Алексеевны. Это и дало толчок воспоминаниям.
Он часто думал о ней, слушал речи о ней с особенным удовольствием, целовал чаще Андрюшу, когда этот рассказывал, что его целовала Анастасия, и нередко видал во
сне какую-то
прекрасную женщину, которую называл ее именем.
Зато на первом привале в роще колена
прекрасной литвянки служили ему изголовьем: утомленный, заснул он на них, как на коленях матери,
сном крепким,
сном ангельским.
Совершенно успокоенная, радостная и довольная, возвратилась молодая девушка в девичью и прямо в свою каморку. В эту ночь, перед отходом ко
сну ее даже не посетили обыкновенные злобные думы по адресу княгини и княжны. Она быстро зевнула, и
сны ее были полны радужных картин, предстоящих ей в будущем, картин, которые только что нарисовал ей, нашептывая на ухо, «беглый Никита». Она проснулась, как не просыпалась давно, в
прекрасном расположении духа.
И во
сне я видел иную величественную тюрьму, и
прекрасных тюремщиков с белыми крыльями за спиною, и г. главного начальника тюрьмы; не помню, были ли там окошечки на двери или нет, но кажется, что были: мне помнится что-то вроде ангельского глаза, с нежным вниманием и любовью прикованного ко мне.
Я не толст, но и не худ, имею сильные легкие и сохранил почти все зубы, за исключением двух коренных с левой стороны челюсти; характер у меня
прекрасный, ровный,
сон крепкий, почти без сновидений.